|
Страница 3 из 8 Вот-вот! Самое главное, что делало комнату нежилой,— запах хлорки, смешанный еще с чем-то, более едким и таким же больничным. — Как маму в больницу увезли, мы чуть ночью не подохли,—сказал он.— Приехали санитары. Почему-то в черных халатах. Белье забрали и увезли, матрацы хотели сжечь, да, видно, нас пожалели, а в комнате так набрызгали из каких-то банок, что мы, ей-богу, чуть не преставились. Он сидел у стола, не раздеваясь сам и не предлагая снять пальто мне — до того тут было неуютно. — Вадь,— спросил я,— ну, а кресты-то на окнах почему не смоете? Он опустил голову, помолчал, потом сказал чуть севшим голосом и какими-то взрослыми словами. — Видишь ли,— сказал он и опять помолчал.— Это мама. Ей кажется: когда кресты на окнах, война еще только началась. И папка жив.— Он покачал головой, едва улыбнулся.— Я ей объясняю, что скоро войне конец, а она плачет и говорит: «Не хочу! Не хочу!» Не хочет, чтоб войне конец? — удивился я. Он снова покачал головой. Не хочет, чтоб отец умирал. Вадька смотрел на фотографию над кроватью, на застывшие, неживые лица отца своего и мамы, и, ясное дело, ему совсем другое виделось в портрете с деревянной рамкой. Наконец он перевел взгляд на меня:
|
